Кайкен - Страница 63

— Зря смеешься, — сказал Феникс. — В античности священники перед гаданием всегда переодевались в женское платье. Они были посредниками — между богами и людьми, между мужчинами и женщинами. Они символизировали единство мира, союз Неба как мужского начала и Земли — начала женского.

— Псих несчастный… Перчатки нашел?

Феникс ощущал исходивший от сыщика запах пота — кислый, с сернистым привкусом. Вентилятор разносил его по всему помещению.

— Обычно, — крикнул он, перекрывая гудение прибора, — полицейские передвигаются по джунглям преступного мира с большей осторожностью. И никогда не отходят далеко от освещенной тропинки. Но ты переступил черту, Леви. Ты влез со своим жалким шантажом на мою территорию. А здесь ваши законы не действуют.

Еврей заерзал на приколоченном к полу стуле.

— Что ты там несешь, придурок? — завопил он. — Я не понимаю ни слова. Я тебя спрашиваю, перчатки у тебя?

Он шагнул к пленнику. Искусственный ветер играл складками платья.

— Античность не так однозначна. Греки почитали двойственную природу богов, которые были одновременно мужчинами и женщинами и обладали способностью производить потомство без участия партнера.

Выражение лица Леви вдруг изменилось. Под влажно блестевшей маской пота на нем теперь читался откровенный ужас.

— Ты что… Ты собираешься меня убить?

— Между тем гермафродиты среди людей внушали им страх и отвращение. Если ребенок рождался на свет с двойными половыми признаками, его или топили, или сжигали заживо, или просто выставляли на всеобщее обозрение и ждали, пока он умрет. Никто не желал марать руки, проливая его кровь. В ту эпоху подобный дефект считался проявлением гнева богов. — Он вдруг наклонился и выдернул иглу капельницы. — Вот что я хотел тебе сказать. Они были правы. Я и есть гнев Божий.

Только тут до Леви дошло, что именно означает эта исповедь. Его смертный приговор.

— Умоляю тебя, — всхлипнул он, — отпусти меня. Ты ведь нашел перчатки? Отпусти меня, пожалуйста. Я никому ничего не скажу. Да я уже все забыл!

— Сейчас ты узнаешь последнюю истину, Леви. Жалко умирать идиотом. В Древней Греции жрецы совершали обряд, который назывался «анасирма». Переодетые женщинами, они задирали платье и демонстрировали верующим свои половые органы. Таким образом они доказывали, что являются одновременно и мужчинами, и женщинами. Они олицетворяли единую силу, от которой произошел мир.

Он задрал ярко-желтую ткань, выставив напоказ свой атрофированный член.

— Нет!

— Протри глаза, Леви!

— Я ничего не видел, я ничего не видел… — Пленник отвернулся.

— Нет, смотри! Мне ни к чему переодевания. Я такой от природы — и мужчина, и женщина. Хотя на самом деле я не то и не другое. Я выше тех и других. Я — Феникс!

— Нет… — застонал Леви.

Гийар опустил платье и схватил склянку со спиртом. В ней еще плескалось несколько капель.

— Я впрыснул тебе серу, — продолжил он. — Ты много потел. При соприкосновении с частицами серы, содержащимися в поте, твои сальные железы начали вырабатывать бактерии, которые преобразуются в сероводород. Ну что, понял теперь? Или еще нет?

Леви завыл, словно желая заглушить голос палача. Полные ужаса глаза его, казалось, были готовы выскочить из орбит.

— Твой пот превратился в легковоспламеняющееся вещество. «Леви — живая бомба».

Феникс отступил на шаг и взял в руку зажигалку «Зиппо». Его старая добрая «Зиппо». Она немало послужила ему. В роддомах. Для расправы с родителями. И с детьми.

— Нет!

Он откинул капюшон, поднес зажигалку к пузырьку и одним движением большого пальца крутанул колесико. Хватило первой же искры. Из отверстия флакона вырвалось голубоватое облачко.

— Не-е-ет!!!

Он швырнул пузырек на колени шантажиста. Задница и член вспыхнули моментально. Раздался истошный крик, но вскоре его заглушил треск огня. Леви извивался на стуле, но сбросить оковы не мог — приводные ремни были сделаны из несгораемых материалов; лучшая модель на современном рынке автомобильных аксессуаров.

Текли минуты. Феникс стоял в жарко натопленной комнате и ощущал обжигающе горячее дыхание костра. Вентиляционная установка работала на полную мощность, но не справлялась с клубами вонючего дыма. За легавого он не переживал: жертвоприношение очистит его карму и позволит ему возродиться в лучшем теле.

Он волновался за себя.

Зрелище аутодафе на него не действовало. Он не испытал ни облегчения, ни безмятежности. Огонь перестал играть свою целительную роль. А играл ли он ее раньше? Да, он наполнял его силой, возбуждением, но никогда не приносил мира душе. Он вспомнил собственное разочарование после уничтожения родителей. И жертвоприношения 1993 года показали ему границы его могущества. Возрождение с каждым разом давалось труднее и казалось все более поверхностным…

Шантажист больше не дымился. Он застыл на стуле в позе, напоминавшей персонажей картин о последнем дне Помпеи, — обугленный труп без лица, с неестественно вывернутыми руками.

Гийар выключил систему вентиляции. Стало тихо. Он снял запачканное сажей платье и голым принялся за уборку. Его охватило чувство глубокой подавленности. Знаки множились. Получается, у него нет выхода. Остается одно — улететь навсегда. Иначе ему никогда не обрести покоя.

Натянув защитные перчатки, он отволок труп в дальний конец помещения и откинул мусорный люк. Пахнуло едкой кислотной вонью. Он поймал свое отражение на поверхности ямы. Четко прорисованная бледная тень, колеблемая черной рябью смертоносной жижи…