Кайкен - Страница 80

Она не без удовольствия наблюдала, как вытянулись физиономии у коллег, когда она подкатила к школе на машине с мигалкой. Разумеется, на нее набросились с вопросами, но она, напустив на себя загадочный вид, всем отвечала одинаково: «Мне очень жаль, но я не имею права разглашать информацию». Мадемуазель Никто попала в эпицентр криминальной истории.

— Ты прямо-таки наша добрая фея, — пробормотала Наоко. — Даже не представляю, что бы я без тебя делала…

Сандрина уловила в ее голосе смущение. Ее японская подруга ненавидела разводить сантименты. Но и сама Сандрина пребывала в смятении. Она все никак не могла поверить в свое счастье. Неужели Наоко и правда поселится у нее? Сначала на пару-тройку дней… А там, глядишь…

— Ключи под ковриком, — сказала она, стремясь положить конец непрошеному пафосу.

— Это ненадолго, — извиняющимся тоном произнесла Наоко. — Я сниму квартиру… Мне…

— Не переживай. Спать будешь в дальней комнате. Это у меня вроде как кабинет, но я им не пользуюсь. Мальчишек я устроила в своей спальне, так что вы будете рядышком. И имей в виду: лифт не работает.

Сандрина говорила слишком быстро, выдавая владевшую ею нервозность. Ночью она и глаз не сомкнула. С трех до пяти, пока наводила в квартире показательную чистоту, обдумала каждую деталь. Тихо шаркала мокрая тряпка в такт ее неслышным шагам…

— Не знаю, как тебя и благодарить.

— Приходи поскорее в себя, это и будет самая лучшая благодарность. Вы можете жить у меня столько, сколько потребуется.

— Должна тебя предупредить, — усмехнулась Наоко. — Мальчишки устроят тебе такой шурум-бурум!

— Справимся как-нибудь. Не бери в голову. Ладно, мне пора на урок. Через час я заканчиваю. Встретимся где-нибудь и вместе заедем за мальчиками. Твоя комната — дальняя, не забудь. Ну, пока!

Она нажала отбой и несколько секунд неподвижно стояла посреди двора, прикрыв глаза. Ну вот, все получилось. Ее мечта осуществляется. Возможно, за всю свою жизнь ей в первый раз удалось добиться успеха. По иронии судьбы, первый раз станет и последним.

Утром она получила результаты анализов. Тромбоциты упали ниже некуда, появились новые метастазы. Ей не требовалось читать заключение врача внизу страницы, она и без того понимала, что болезнь перешла в четвертую стадию. Из четырех возможных.

Сандрина открыла глаза. Над ней нависал фасад лицея Артюра Онеггера, где она проработала почти двадцать лет. Узкие, как в заводских мастерских, окна, кирпичные стены, наводящие на мысль о домах в парижских пригородах. Впрочем, здание лицея, как и дома в тех районах, принадлежало Парижской управляющей компании. Сандрина всегда существовала где-то на обочине жизни, и в прямом, и в переносном смысле.

С того места в углу двора, где она стояла, хорошо просматривалась застекленная кишка лестницы, протянувшейся с первого этажа до восьмого. Глядя на эту прозрачную башню, Сандрина думала, что данный образ как нельзя лучше подходит для описания ее жизни. Она только и делала, что поднималась и спускалась, глядя через стекло на улицу, но ни разу не попыталась выйти наружу. Она жила, мечтала, дышала, не покидая пределов колодца, окруженного кирпичными стенами. Да она и сама была кирпичиком в этой стене — безымянным, безвольным, навеки заключенным в темницу…

В уши ворвался детский гвалт. Ребятня неслась к школьному крыльцу. Как она годы напролет терпела этих обормотов? Послушное, отвратительное стадо. Сборище безмозглых, бессердечных подростков, ленивых эгоистов, у которых на уме одно: как бы прожить не напрягаясь. Чужие дети. Интересно, как бы она себя вела, будь у нее свои?

Она направилась к дверям.

Еще час — и она свободна.

Еще час — и начнется настоящая жизнь. Пусть даже она будет недолгой.

64

— Эта штука чиста, — сообщил Фифи. — Криминалисты ничего не нашли — ни крови, ни чего-либо еще. Им никогда не пользовались.

Оливье смотрел на прозрачный пакет, в котором лежал кайкен. Много лет назад он купил его в лавке антиквара в квартале Асакуса. Он хорошо помнил, что пришлось заполнить кучу формуляров, — иначе таможня не выпустила бы его из страны с оружием девятнадцатого века. Не забыл он и советов торговца: точить лезвие с помощью специального камня, смазывая гвоздичным маслом. Наоко ничего этого никогда не делала.

Фифи продолжал что-то говорить, но Пассан не слушал.

Насколько хорошо он знал свою жену? Относительно экспансивную японку можно сравнить с самой сдержанной из парижанок: никаких излияний чувств, ни слова о себе. Глухая стена. А ведь Наоко выделялась скрытностью даже на фоне своих соотечественниц. Даже по японским меркам она казалась человеком, целиком сотканным из тайн.

Он постарался воссоздать картину ее прошлого, собирая информацию по крохам, в час по чайной ложке. За десять лет он в первом приближении сложил эту головоломку…

Наоко не просто состояла из тайн — она состояла из противоречивых тайн. Попроси его описать ее, он бы не сумел. Пытаться понять, что она за человек, — все равно что брести в густом тумане через лес по еле заметной тропке. Если бы она была компасом, одному богу известно, куда бы он с ней забрел.

Например, она считала Францию страной нахлебников, но пособия, на которые имела право, получала до последнего евро. Она легко впадала в краску стыда, но свободно расхаживала нагишом и мечтала как-нибудь показать ему «танец на коленях». Скромная и неизменно вежливая, в душе она презирала всех без исключения. Издевалась над Оливье и его помешательством на древней Японии, но никому не позволяла при ней критиковать, а тем более осуждать традиции ее предков. Маниакально приверженная чистоте, она в то же время разводила вокруг себя жуткий бардак. Убежденная, что все парижане — грубияны и пошляки (в японском языке не так уж много ругательств), она в полной мере овладела французской нецензурной бранью и никогда не отказывала себе в удовольствии приложить кого-нибудь крепким словцом.