Он смерил ее взглядом. Ее красота словно поставила между ними заслон. Как будто существовало нечто невидимое, но в то же время вполне материальное, что вносило сумятицу в его чувства и мистическим образом искажало восприятие собеседников.
— У нас есть видеозаписи. — Он отмахнулся от этих ненужных мыслей и повернул нож в ране. — Это была женщина. В кимоно и маске театра Но.
Наоко выгнула спину. Его слова причинили ей физическую боль. Она не притворялась — Пассан не мог ошибиться. Пятнадцатилетний опыт ведения допросов и десять лет совместной жизни кое-что да значили.
— У меня никогда не было кимоно, — выдохнула она. — И тебе об этом прекрасно известно.
— Ты могла его купить.
— Кто угодно мог его купить.
— Повторяю, никто не мог сегодня вечером войти в дом.
Обхватив плечи руками, она плакала и дрожала крупной дрожью. Все ее тело сотрясали конвульсии, непонятно, от озноба или жара. Жаффре и Лестрейд отвели глаза: их смутила не резкость детектива, а ощущение, что они присутствуют при семейной ссоре.
Пассан чувствовал себя отвратительно. Его жег стыд. Он унизил женщину, на протяжении долгих лет делившую с ним жизнь. Воспользовался ее слабостью и своей силой. Ведь по существу он ничего не знал, не располагал никакими уликами или вещественными доказательствами. Зато в душе был убежден: Наоко ни в чем не виновата. Вдруг мелькнула мысль: а может, он просто мстит ей за что-то другое, что-то такое, в чем не смеет признаться даже самому себе? Что не имеет ни малейшего отношения к гибели Диего и таится в глубинах его подсознания…
— Где кайкен? — Он решил зайти с другого фланга.
— Кайкен? Не знаю. В коридоре.
— В коридоре?
— Я услышала шаги в доме и взяла его. А потом выронила. Когда наткнулась на Фифи и второго полицейского.
— Найди его. — Не вынимая рук из карманов, Пассан кивнул Жаффре. — И отправь на анализ.
— Сволочь! — Наоко вдруг прыгнула на Пассана и со всей силы влепила ему пощечину. — Этого я тебе никогда не прощу!
От боли Пассан едва не потерял сознание. Вжавшись в стену, он пытался закрыться обеими руками. Полицейские оттащили Наоко и снова усадили на диван. Она кричала и вырывалась — дикая кошка, которую не смогли усмирить даже два тысячелетия японской благопристойности.
Пассану казалось, что лицо его опять объято огнем.
— Позовите Рюделя, — приказал он. — У нее истерика. Господи, пусть даст ей что-нибудь!
Он вышел не оглянувшись — сбежал от криков Наоко, вдогонку осыпавшей его проклятиями. На лестнице споткнулся, но устоял на ногах и спустился в свою бывшую берлогу: кажется, в душевой оставались какие-то лекарства. Передвигаясь в темноте, на ощупь нашел коробку с аптечкой. Достал биафин и щедро нанес мазь на лицо, стараясь не слишком давить на ожоги.
Но никакая боль не могла заглушить в нем душевного смятения. Наоко — ненормальная. Истеричка. А он сам? Он повел себя как животное. Пассан ждал, пока подействует мазь. Света он так и не зажигал. Над головой раздавался звук шагов и суматохи: коллеги выводили из дома Наоко, а она сопротивлялась.
Немного успокоившись, Пассан встал, нашел черную вязаную шапку, нахлобучил на голову и решил больше не снимать, — так хоть не видно петушиного гребня оставшихся волос, с которым он похож на панка. Затем с кряхтеньем поднялся по лестнице и вышел на балкон. Дождь перестал. Жалко, подумал он. Хорошо было бы встать под его прохладные струи. Подставить им пылающее лицо…
— Привет.
Сандрина несла на руках спящего Хироки. За ней шел Фифи и вел за руку спотыкающегося на каждом шагу Синдзи. Лужайку по-прежнему освещали вспышки мигалок. Белесые голубые огни пульсировали в ритме сердцебиения, отбрасывая на газон темные щупальца теней. Пассан поцеловал сыновей в макушки.
— Я за ними присмотрю, — сказала Сандрина. — Не волнуйся. Завтра отвезу прямо в школу верховой езды.
— Спасибо тебе. — Он изобразил признательную улыбку. — За все спасибо.
В тот же миг у него в памяти всплыли ужасные картины, увиденные на мониторе. И лишь сейчас сознание отметило одну деталь. Существо, кем бы оно ни было, завязало пояс кимоно необычным способом: запахнув полы одеяния справа налево. Однако в Японии делают ровно наоборот, и это служит знаком жизни. Справа налево кимоно запахивают только на мертвых.
Здесь напрашивалось два объяснения. Либо убийца ничего не смыслила в японских обычаях, либо намеренно взяла на себя роль ангела смерти.
— Ты как?
— Ничего. Мне сделали укол. Я продрыхла восемь часов.
— Дома?
— В своей спальне. Вокруг дома оставили дежурить полицейских.
— А сейчас ты где?
— Еду к тебе домой. Получила твою эсэмэску.
Сандрина с облегчением вздохнула. Она находилась в школьном дворике. Часы показывали 10:10 — началась перемена. Рано утром она отправила Наоко сообщение, предложив пожить у нее, пока не станет ясно, что в Сюрене ей и детям не грозит опасность. Они проведут вместе выходные, а к понедельнику придумают, что делать дальше.
— Как дети?
— Я их отвезла в школу верховой езды. Еще утром.
— Отлично. Как они?
— Нормально.
— О Диего вспоминают?
— Нет.
В пути их сопровождали двое полицейских в штатском, которые без всяких колебаний врубили сирену, стоило им выехать на кольцевой бульвар. Мальчишки пришли от этого в полный восторг, как, впрочем, и Сандрина. Первый полицейский повел Синдзи и Хироки на занятия, второй отправился вместе с ней в школу.