Кайкен - Страница 103

103

Смех Наоко.

У его японской жены была такая особенность — она не позволяла себе громко смеяться. Самая искренняя радость проявлялась у нее лишь легким подергиванием губ, намеком на улыбку. А если ей и случалось коротко рассмеяться, она спешила прикрыть рот рукой. И все-таки иногда, хоть и очень редко, она хохотала по-настоящему, рассыпая искры веселья, издавая горлом чувственные воркующие звуки и открывая превосходные зубы. Эти приступы смеха выглядели тем удивительнее, что возникали по самым неожиданным поводам. Однажды, например, из-за того, что в бассейне, куда она нырнула, оказалась слишком холодная вода. В другой раз на нее накатило, когда они с Пассаном сидели в баре в квартале Сибуя и слушали караоке. И еще раз, когда Пассана чуть не покусала собака, только что купленная ее родителями. В эти минуты ее лицо теряло свою фарфоровую непроницаемость и словно разбивалось на тысячи осколков. Крохотные частицы счастья разлетались вокруг, как бывает, если подуешь на пудреницу. Подумав о пудре, Пассан вспомнил о гимнастах, которые, перед тем как бросить вызов земному притяжению, натирают руки толченым мелом. Так и Наоко: она ускользала куда-то, поднимаясь облачком талька. И тогда Пассан ахал про себя, поражаясь невероятной чистоте ее души.

Да уж, хорош сыщик…

Впрочем, он ее понимал. Она ничего не сказала ему потому, что считала: женщина без матки — это не женщина. Опять этот чертов японский менталитет. Обман или самоубийство. А в результате он столкнулся с Наоко на той тропе, где меньше всего ожидал встретить именно ее, — на тропе японской традиции. Честь и чувство долга. Словно в подтверждение этой догадки, перед его внутренним взором возник ее неподвижный взгляд, черно-лаковый и непроницаемый. И в то же время обладавший мистической ясностью.

Что ему остается делать? Мчаться к ней на помощь.

Ютадзима. Аюми Ямада. Название места и имя врага. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: именно там назначена встреча. Встреча со смертельным исходом.

Наоко отправилась домой платить по счетам.

Вся эта история замешана на крови и ненависти. Типично детективная история. А с такими историями он умеет разбираться, пусть и в десяти тысячах километров от дома.

80

На следующий день. 15:00. Время местное.

Выйдя из самолета, Пассан не ощутил никакой перемены окружающей обстановки. С низкого и бесцветного неба на бетонную площадку сыпал дождь. Какой пейзаж был оригиналом, а какой — копией? Да какая разница. И здесь грязь, и там грязь. Парижский ливень увязался за ним в Токио. Ну что ж, это даже логично. Он приехал в Японию довершить начатое во Франции.

Лишенный ярких примет антураж как нельзя лучше подходил к его нынешнему состоянию. Полет он не то чтобы проспал — просто провалился в небытие и очнулся за несколько минут до посадки. Он не помнил, чтобы ему хоть что-нибудь снилось, но тело отдохнуло — уже неплохо.

Вслед за остальными пассажирами Пассан вышел в просторный зал, напомнивший ему книги, издаваемые на двух языках. Все надписи дублировались: одна по-японски, вторая по-английски. Аэропорт Нарита походил на все аэропорты мира: бетонные постройки, искусственное освещение, холодные блестящие поверхности. Только одна особенность бросалась в глаза, он отмечал это и раньше: его окружали почти исключительно японцы.

Плоские лица, улыбчивые и закрытые одновременно, словно запертая на три оборота ключа дверь. Они множились, уходя в бесконечность. Одинаковые черные шапки волос… К Пассану возвращалось забытое ощущение восторга, испытанное в 1994 году, когда он впервые попал на архипелаг. В душе шевельнулось чувство благодарности к этому народу и этой земле.

Он не сдавал сумку в багаж, а потому направился прямо к выходу. До отъезда он сделал всего один звонок. В Париже было пять вечера, в Токио — полночь, но он все-таки рискнул и набрал номер брата Наоко, Сигэру, поскольку нуждался в проводнике для передвижения по лабиринту токийских улиц. Кроме того, брат мог снабдить его недостающей информацией. Пассан не стал ходить вокруг да около и заявил сразу: дело крайне серьезное. Если Сигэру хоть как-то участвовал в заговоре, сегодня он просто обязан оказать ему помощь и поддержку.

Пассан миновал таможню и вышел в зал прилетов. Сигэру — мятый льняной пиджак, повадка профессора-антиглобалиста — уже ждал его. В книгах и фильмах, выпускаемых гайдзинами, японцы всегда показаны одинаково: либо с непроницаемым выражением лица, либо с намертво приклеенной улыбкой. Они стоят прямо, будто аршин проглотили, свесив руки вдоль тела, всегда готовые поклониться и похожие на ожившие автоматы. Сигэру ничем не напоминал этот стереотип. Лет сорока, он воплощал собой беспечность и непосредственность, не имеющие ничего общего с устаревшими предрассудками. В молодости он перепробовал все: увлекался роком, алкоголем, наркотиками, но с тех пор остепенился и работал преподавателем английского и французского языков. И ни о чем не жалел.

Пассан помахал ему рукой, даже не потрудившись улыбнуться. Он не собирался изображать тут радость семейной встречи. Простив в душе Наоко, он так и не избавился от глухого раздражения к ее родным. Всем своим поведением они словно постоянно давали ему понять, кто он такой в их глазах — презренный гайдзин.

— Привет, Сигэру.

— Оливье-сан.

Они поклонились друг другу и одновременно обменялись рукопожатием. Пассан всегда испытывал неловкость в присутствии шурина. Если честно, он так и не сумел сдружиться ни с одним японцем мужского пола. В их обществе его не покидало чувство, будто он должен постоянно им что-то доказывать. Трудно сказать, что это было — проявления его паранойи или отражение реальной действительности.

103